Короче, могла бы она что-то сказать про эти знаки, зуб даю. Но фиг я к ней так просто попаду, не отпустят меня. Да еще этот Касимов на носу, с родителями Вики и, не дай бог, ее малахольной сестрицей. Туда мне совсем уж ехать неохота, знаю я эти забавы. Водка с ее папой, недобро на меня зыркающим, 'бла-бла' с ее мамой, блестящей глазами. 'Ой, Харитон, а кем у вас мама работает? А вы в семье один? А сколько метров квартира? А мы в Москве тааак давно не были!' И по кругу, по кругу…
А потом еще подруги — школьные, десадовские, соседнеподъездные, с их смешками и взглядами, то оценивающе-презрительными, а то и призывно-липкими. Что примечательно — не я им нужен, им свинью Вике надо подложить, и свое самолюбие потешить. Бррр…
И совсем уж хреново будет, если она там еще и безутешного поклонника оставила, который, само собой за эти годы про нее наверняка забыл, но с ее возвращением все сразу к нему вернулось- и жизнь, и чувства, и любоффф.
И начнет этот касимовский альфа-самец с того, что сходу сломает мне три ребра, чтобы показать, чьи в его городе Вики. И еще хорошо, если три ребра, это поправимо. Виталик Бояринов вот так к родителям подруги жизни в город Похвистнево съездил года два назад, тоже, к слову, на новогодние праздники. Славный город, стоит на реке Большой Кинель, рыбалка, пароходы, то-се… И 'бывший' его нынешней, с пудовыми кулаками, верными друзьями и амурами, вновь порхающими в душе.
Виталика вывезли в Москву только через месяц, раньше врачи не разрешали. Да и как его повезешь, с таким ассортиментом повреждений. Я так и не понял, как человеку ногу можно в трех местах сломать?
В результате парень полгода мыкался по больницам, чуть там не крякнул, потому как медики не прочухали, что у него аллергия на какой-то препарат, и приобрел две фобии — на пересечение границы МКАД и редкостную нелюбовь к девушкам из провинции. Не потому что они плохие, а потому что надо будет раньше или позже их малую родину посещать.
В общем, хреновые перспективы. И что примечательно — надо же будет еще как-то туда выбраться? Впрочем, можно и от обратного сыграть — договориться с Зиминым, чтобы он демонстративно меня туда не отпустил. Вот так вот, чтобы прямо в присутствии Вики кулаком по столу — шарах со всей дури. 'Нет' — чтобы крикнул. Нет, это слабовато. Чтобы вот так, громко и властно — 'НЕТ! НИКУДА ТЫ НЕ ПОЕДЕШЬ!'. И все. Я человек поневольный, так что не могу, дорогая. А ты — езжай. Хоть на все праздники. Родители — это же святое, я все понимаю. А я тут, как-нибудь, один… Хе-хе.
— О чем задумался? Сидит такой, улыбается — Вика вошла в кухню, разрумянившаяся после душа и приятно пахнущая цветочным ароматом геля. Она увидела пистолет у меня в руках и, видимо, немедленно сделала какие-то свои выводы — А, понятно. Подарочек от поклонницы, чего же не поулыбаться?
— Слушай, а почему ты никогда не спрашивала о моей первой жене? — всему есть предел. Всему. Даже моему терпению. Видит бог, не хотел я на ночь глядя, но вынудила — Ну, вот так, в деталях? Почему мы развелись, что не сложилось в отношениях? Ведь, наверное, тебе это интересно?
— Ты это к чему? — насторожилась Вика, видимо поняв, что палка перегнулась до опасного хруста.
— Да вот, ни с того, ни с сего вспомнилась мне одна история, относящаяся к нашим последним неделям совместного проживания — я растянул губы в улыбке — Пошли мы как-то с ней на одну вечеринку к нашим общим знакомым, и я там сокурсницу повстречал, учились мы с ней вместе…
— Не очень мне все это интересно — Вика подернула полы халата и очаровательно улыбнулась — Ну, было и было там у тебя с кем-то когда-то что-то. Чего вспоминать? Дай пистолетик посмотреть!
В результате поле битвы все равно осталось за ней, поскольку женщины умеют обращать ситуацию в свою пользу довольно нечестными и хитрыми уловками, такими как внезапно спадающий халат и на редкость щекочущее мужское воображение позирование с пристолетом. Нет у нас против этого контраргументов, ну, по крайней мере, в функциональном возрасте…
Потом, когда Вика уже уснула, я еще немного поразмыслил о том, как же мне все это надоело — и все эти радеоновские интриги, и вынужденное сидение в четырех темностекольных стенах, и мой неясный социальный статус и многое другое. А больше всего мне надоело то, что я окончательно превратился в пешку на чужой шахматной доске. Я являлся ей и до этого, излишних иллюзий у меня не было с самого начала. Но вот какая штука — раньше у меня теплилась небольшая надежда на то, что, преодолев шесть клеток и выполнив требуемое, я получу возможность свободы передвижения. А вот сейчас… Сейчас я почти наверняка знал, что мне никто не даст этого сделать. Просто потому что никому не нужно, чтобы пешка стала какой-то более весомой фигурой, получив кучу информации, включая ту, которую ей знать не следует.
Да, до поры до времени иногда и пешку берегут почище иного слона или даже ладьи, она часть манёвра, она часть стратегии. Ей провоцируют противника, намекая ему что это будущий ферзь, ее выводят из-под удара, ее охраняют, вокруг нее даже водят хороводы, переставляя на самые лучшие клетки. Но пешка — это только пешка и не более. И в результате несомненно меня ждала хрестоматийная судьба самой незамысловатой из фигур, простая и предсказуемая, та, которая ей предназначена изначально — в нужный момент оказаться на линии удара для того, чтобы уйти с доски навсегда. Зачем? Чтобы кто-то высший выиграл партию. Все.
Меня вынесут за пределы клетчатого поля и положат набок. И дай бог, чтобы хоть кто-то, хоть какие-нибудь прозекторы в пыльных шлемах смогли склониться надо мной. А то ведь стану одним из тех, кто 'ушел и не вернулся'. И про эту золушку касимовскую, которая мне в плечо сейчас сопит, будет напечатано в соседней колонке. Господи, она же еще совсем ребенок, она искренне верит в то, что наконец поймала за хвост синюю птицу, и это я сейчас не о себе. Как ей объяснить, что пуля, которая раздробит ей затылок — возможно это единственное, что мы можем унести с собой из всей этой истории. Она же меня даже услышать не захочет… Ведь если я хоть на кроху в своих соображениях прав — это все на мне будет.